Придворный кинематографист, ч.2 (пер. с англ. Анси)

Рубрика Заморские сказки

Придворный кинематографист, ч.1 (выпуск 3)

Автор: Рэйчел Свирски
Язык оригинала: английский
Переводчик: Анси

***

Вскоре стало смеркаться. Прошли слуги, закрывая тяжёлые парчовые шторы и задувая волшебные огни, что мерцали в их фонарях. В затухающем свете кинематографист с надеждой посмотрел на вход, но, увы, там не показалось фигуры в пурпурном облачении; не было и свиты, следующей за ней. Он неохотно запустил оборудование для очередного показа с чересчур скромным количеством зрителей.

По сравнению с осязаемыми и чёткими магическими иллюзиями, изображения на экране были слишком размытыми, и, конечно, им не хватало третьего измерения. И всё же каждый раз, когда кинематографист созерцал громадные золотые крылья, открывающие фильм, его охватывало волнение.

Они были сняты во время путешествия через северные горы, что сковывал лёд даже летом, когда прямо над ним пролетел огромный дракон с крыльями размером с военный корабль, совершая редкий сольный полёт меж острых пиков. Кинематографист был одновременно в ужасе и восторге и едва вспомнил, как подготовить камеру; к моменту, когда всё было готово к съёмке, огромное существо почти исчезло за горизонтом, и удалось поймать лишь несколько мгновений его полёта; но этого было достаточно, чтобы запечатлеть силу и грацию зверя.

Этот фильм Персивалия просмотрела шесть раз, каждую неделю с тех пор как приехал кинематографист. Лорд-маг имел большое влияние при дворе, и никто не рисковал вызвать его неодобрение. И всё же несколько особ голубых кровей снизошли до первого показа, движимые любопытством и скукой. Мало кто вернулся на следующей неделе; ещё меньше — на неделе за ней. Теперь же приходили только хищницы вроде леди Харры и учёные, которых мало заботило их социальное положение.

И леди Персивалия.

В её груди трепетал восторг каждый раз, когда драконы на экране взмывали в небеса. Было что-то потрясающее и невыразимое в полёте настоящих драконов над ландшафтами, на которые никогда не ступит её нога. Леди не положено путешествовать в места, где можно встретить дракона, и даже если случай однажды приведёт её к оледеневшим пикам, она никогда не увидит драконов, знаменитых своей скрытностью; никогда — своими глазами.

Персивалию восхищали сияющие зубы драконов, глаза, похожие на драгоценные камни, чешую твёрже металла. Иллюзионисты всегда показывали драконов, готовящихся к битве, и её бросало в дрожь при мысли, что она могла бы никогда не увидеть сражения между драконами-самцами в брачный период, или странные и неловкие траурные танцы самок. Ей было жаль тех, кто ни разу не пришёл и так и не увидел, как молодой дракон взмывает из реки после своего первого погружения в воду и как с нефритовой шкуры водопадом стекает вода.

Даже если Персивалия и любила кинематографиста, по-своему, целомудренно (а ей, несмотря на неуместность и все приличия, всё же казалось, что чувства, поднимающиеся и трепещущие в её душе при виде этого человека, можно назвать любовью), то любила потому, что он приносил ей силуэты и тени существ, обитающих далеко за границами её жизни.

На экране вспорхнули последние образы: крошечные золотистые драконята, взлетающие из гнезда матери. Они взмыли и исчезли в просторе небес, и камера двинулась вверх, ловя на плёнку ослепительную вспышку солнечного света, а затем экран погас.

Слуги снова прошли, открывая шторы, за которыми потемневшее небо было усеяно звёздами. Зрители зашевелились. Персивалия до последнего сидела неподвижно, сложив руки на коленях, чтобы продлить восторг и дыхание, замершее в горле.

Леди Харра вырвала её из этого состояния словами:

— Идём скорее! Если поторопимся, можем столкнуться с ним.

Юбки леди Персивалии зашуршали, и она последовала за подругой в центр комнаты. Кинематографист, как всегда, стоял у своего оборудования, но на этот раз был не один: рядом с ним стоял какой-то рыжий мужчина с редкой сединой. Персивалия нахмурилась: она не знала этого человека. Возможно, это был путешественник, решивший посетить королевский двор, но мало кто путешествовал столь глубокой зимой, и кто-нибудь наверняка упомянул бы гостя.

Очевидно, разговор шёл не слишком успешно. Кинематографист отклонился от рыжего мужчины, пытаясь избежать пристального взгляда собеседника.

— Как вы можете утверждать, что ваше изобретение — не попытка подорвать нашу профессию? — требовательно спросил тот. — Ваши намерения отвратительны! Вы хотите стать узурпатором, но не на тех напали!

— Нет-нет, — возразил кинематографист. — Вы всё неправильно поняли. Моё оборудование никогда не сумеет заменить искусства иллюзий. Оно не для этого предназначено! У моего ремесла своё место, отдельное от вашего. Видеозаписи нужны для того, чтобы запечатлевать мгновения для хранения и изучения, подобно книгам, и всё.

— Ваши аргументы не более убедительны, чем в начале разговора. Вы лжец и шарлатан.

— Протестую, сэр. Ваша характеристика несправедлива…

— Естественно, она несправедлива.

Рыжий мужчина задрожал в воздухе, словно нагретый воздух над пламенем; внешность его опала, как отброшенная мантия, открывая гораздо более старшего мужчину с бородой до пола, заплетённой в хорошо узнаваемые косички; кинематографист озадаченно замер.

Сердце леди Персивалии упало. Хотела бы она что-то сделать!

— Милорд-маг? — спросил мастер. — Не было никакой нужды в обмане. Вам всегда рады на моих просмотрах.

— Нужда была; того потребовала ваша враждебность к моей профессии, — с презрением ответил маг. — Выслушав причины моего беспокойства, король дал мне право от его лица разобраться с этой ситуацией. По его настоянию я пришёл, чтобы самостоятельно оценить ваши мерзости, но не был переубеждён. Вы покинете дворец в течение трёх дней.

— Милорд-маг, потенциальные покровители едут сюда из Лиендо…

— Трёх дней! — повторил маг. — Если не уедете самостоятельно, вас схватят и изгонят насильно.

Кинематографист помолчал; из его глаз пропал огонь, и они показались пустыми и невидящими.

— Да, милорд. Через три дня я уеду.

— Постарайтесь.

Маг исчез, оставив после себя дым и рассыпающиеся искры; такой показ собственных умений он обычно устраивал разве что для особ королевской крови. На взгляд Персивалии, это был слишком мелочный способ утвердить свою точку зрения, но другие зрители шумно выразили восхищение.

Леди Харра была одной из немногих, кого не ослепило великолепием иллюзии.

— Этот лорд-маг подождать не мог хотя бы неделю? — проворчала она. — Теперь у нас всех ни единого шанса.

Персивалия отошла от своей подруги на шаг, приблизившись к кинематографисту, который всё ещё стоял с пустым и рассеянным взглядом и невидяще, но спокойно, привычными быстрыми движениями, собирал оборудование, чтобы его упаковать.

— Сэр, простите, — отважилась леди Персивалия.

На лице кинематографиста мгновенно проступило раздражение, и девушка не могла его за это винить; у мастера не было ни единой причины предполагать, что это не попытка легкомысленной леди в последний раз предпринять усилия, чтобы завоевать его сердце.

Хотелось подробно рассказать ему обо всех чудесах, которые впечатлили её во время просмотров, но вместо этого лишь обрывочно и кратко Персивалия сумела сказать:

— Ваш фильм… невероятно красивый.

Кинематографист, казалось, удивился; он на несколько мгновений замер над своим оборудованием.

— Надеюсь на это, — наконец, сказал он.

— Это так, — настойчиво сказала Персивалия и, даже зная, что леди Харра донесёт слухи до других девушек, а те будут ещё долго насмехаться над ней и её, на их взгляд, великой любовью к опальному мастеру, накрыла его руку своей. — Ваш фильм — самое прекрасное, что мне когда-либо доводилось и доведётся увидеть.

Кинематографист посмотрел на её бледные пальцы на своей руке, не зная, что ответить. Какие слова могут вместить разочарование из-за бесчисленных равнодушных лиц? Боль оттого, что работу всей его жизни разрушит злость и трусость людей, которым он никогда не хотел навредить? А ещё... какими словами описать восторг от съёмки золотистых крыльев, пролетающих в голубизне небес, и чудо, когда нечто эфемерное и кратковременное надолго остаётся в этом мире, запечатлённое на плёнке?

Многие годы спустя, уже богатым и знаменитым, кинематографист часто вспоминал о моменте, когда их руки соприкоснулись. В этот самый момент снова ожила его страсть к любимому делу, давая ему стойкость, позволяющую выдержать и оппозицию колдунов, и немилость королей. Воспоминание это стало одним из самых драгоценных в его памяти: головокружительное осознание, что твоя работа глубоко повлияла на чью-то жизнь.

Потом кинематографист будет жалеть, что не сказал ей об этом, но сейчас у него не было слов.

Он просто улыбнулся и ответил:

— Спасибо.

Конец.