Туфелька дриады, ч.1 (пер. с англ. Анси)

Автор иллюстрации: Анси

Рубрика Заморские сказки

Автор: Т. Кинсфишер
Язык оригинала: английский
Переводчик: Анси

Однажды в тридевятом царстве, тридесятом государстве жила-была девочка, чья мать умерла, когда та была маленькой.

Её мать была счастливой, любящей и заботливой, но это не спасло её от лихорадки, и она умерла и была похоронена в могиле на краю леса, за воротами сада.

Как и все маленькие дети, Ханна горевала по своей матери, но потом забыла о ней. Она прилежно ходила на могилу вместе со своим отцом, но постоянно отвлекалась на забор сада, стебли бобов и тонкие зелёные щупальца лука.

Ханна любила сад, за которым раньше ухаживала её мать, а теперь присматривал старик из деревни. Садовник показал ей, как выбивать толстые семена настурции, почему важно замачивать бобы перед тем, как их сажать, как удобрить клумбу подгнившими листьями и разрыхлить почву, чтобы растения смогли протиснуть свои тонкие корни внутрь. Ещё он ей показал, как содержать улей и не быть ужаленной, ведь в те времена сад невозможно было представить без пчёл, — а когда её всё-таки ужалили, приложил к укусу лист щавеля и утешал её, пока Ханна не закончила всхлипывать.

Может быть, это и не считалось нормальным занятием для юной леди, но отец Ханны ничего не имел против. Он вообще ничего не имел против чего угодно с тех пор как умерла его жена. Только в десять лет девочка осознала, что её друга звали не просто «садовник»: её отец никогда с ним не разговаривал.

Сад кормил их, и Ханна переполнялась гордостью, когда повар использовал её свёклу, бобы и огурцы, чтобы накормить домочадцев.

А на её одиннадцатый день рождения к ней прилетела птичка и уселась на бобовый стебель. Совершенно обычная птичка, ничем не отличающаяся от других птиц в саду, с ярким чёрным глазом, серая сверху и белая снизу.

— Горе тебе! — крикнула птица. — Горе тебе, дитя! До чего ты дошла!

Мертва твоя мать,
Руки грязны
И отец далеко...

Ханна зачерпнула комок грязи и неожиданно швырнула в птицу, которая тут же отшатнулась, уворачиваясь от снаряда. Злобно взглянув на неё, птица вернулась на бобовый стебель и, очищая пёрышки, обиженно заметила:

— Не слишком мило с твоей стороны.

— Не я начала первой, — пожала плечами Ханна. — Не очень-то вежливо напоминать людям о смерти их матерей. А руки у меня грязные, потому что я морковку пропалываю, благодарю за беспокойство.

Птице хватило совести принять пристыженный вид:

— Это всё чары. Они, э-э, порой пересиливают. Я не хотела тебя оскорбить.

— Я так и подумала, что тут замешано волшебство, — сказала Ханна, отряхивая руки, — потому что ты разговариваешь, а птицы обычно этого не делают. Но потом подумала, что может, ты просто попугай: я слышала, они это умеют.

— Нет, я не попугай, — вздохнула птица. — А как хотелось бы! У них великолепный окрас, и они живут чуть ли не полвечности. Нет, боюсь, я всего лишь заколдованная синица.

— Уверена, ты ничем не хуже любого попугая, — заявила Ханна, которая очень любила животных, пока они её не оскорбляли.

Синица немного нахохлилась.

— Ну, по крайней мере, — сказал он (именно он, а не она, как показалось Ханне), — меня заколдовали. Для птицы это большая честь.

— А кто тебя заколдовал?

Синица, стоя на одной ноге, другой показала в сторону садовых ворот:

— Любовь матери. А ещё дерево за могилой, в котором живёт крайне сентиментальная дриада.

— О, а можно взять семена у дерева дриады? — из профессионального интереса спросила Ханна.

— Нет, — коротко ответила птица. — Если спросить, в ответ получишь только раздражение. Для них это очень личная тема.

— О, — ответила Ханна, усаживаясь на край одной из грядок. — А каково это, быть заколдованным?

— Это прекрасно! Птицы всегда очень сосредоточены. Семечко, и там семечко, это моё семечко, верни моё семечко, — он распушил перья. — А когда ты заколдован… внезапно видишь всё. Здравствуй, независимое сознание! Это поистине трансцендентный опыт. Жаль только, что не длится долго.

Ханна поняла от силы половину сказанного, но вежливо спросила:

— Не длится долго?

— Нет, — грустно вздохнула птица. — Только до тех пор, как я доставлю сообщение. Ты не против? Оно очень важно той дриаде.

— Ладно. Только больше не смейся над моими руками и не говори о моей маме.

Птица кивнула.

— И никакой поэзии!

Хохолок птицы слегка поник:

— Хорошо, хорошо…

Он взглянул в небо; Ханна вернулась к прополке.

— Что ж, — наконец сказала синица. — Как насчёт… Твой отец собирается привести домой новую жену.

— И?

Птица ошеломлённо замерла.

— Тебе, кажется, это неважно.

— Ну, не мне же на ней жениться. А повар говорит, папе давно пора кого-нибудь найти, потому что иначе он так и будет бледной тенью ходить.

— М-м, — замялась птица. — Видишь ли, дело в том, что всё не так просто. Люди очень, очень надолго остаются в гнезде. Но неважно. Новая жена, о горе тебе! — она злая и будет дурно с тобой обходиться.

— Тогда я принесу крапиву ей в кровать, — нахмурилась Ханна.

— Я понимаю, — серьёзно сказала птица, — что ты небеззащитна. И всё же, если она будет обращаться с тобой слишком недопустимо, ты должна подойти к дереву, что растёт за могилой твоей матери, пролить три слезы и сказать… кхм, дальше должна идти поэзия.

Ханна вздохнула:

— Раз это обязательно, то хорошо.

Синица распушила грудку и пропела:

Каштан, о великое древо-каштан,
Сбрось ко мне дар, что дриадой дан.

Ханна не отрываясь рассматривала ростки моркови.

— Дриады, — извиняющимся тоном сказала синица. — Они стараются, бедняжки, но думают, что рифма — признак высокого искусства.

— Ну… спасибо за предупреждение. Полагаю, когда-нибудь оно мне пригодится…

— Рад помочь, — ответила птица. — Уверен, мы ещё встретим-чик-чирик!

Синица расправила крылья, снова чирикнула, как обычная птичка, и улетела. А Ханна закончила прополку и пошла допытываться у повара, что же значит слово “трансцендентный”.

Продолжение следует уже в 4-ом выпуске!